КЛЕРИКАЛИЗАЦИЯ И КАРТОННОСТЬ КАЗЕННЫХ СИМВОЛОВ ПО А.Г.НЕВЗОРОВУ
«Кремлевские сизифы уже который год пытаются сложить три ее компонента (то есть православие, самодержавие, народность) то башенкой, то калачиком, то змейкой.»
«Иконки госидеологии надо показывать редко, кратко и по возможности издали. Совать их под нос народонаселению не рекомендуется, так как возникает опасность их пристального изучения.[…]
Первым лопнул Александр Невский, за ним, вероятно, последует Бородинская «победа».
Про первого «героя» Руси общество узнает, что был он кровником-побратимом сына Батыя, ярлыки на княжение (возможность власти) получал только в Орде, по татарской указке лично разгромил и поджег единственный свободный на тот момент от татарской дани Новгород. Узнает и то, что в «грандиозной» битве на Чудском озере было убито… 20 рыцарей, а Лаврентьевская летопись руководителем русского отряда в той небольшой стычке называет не Александра, а Андрея Ярославича, его безвестного брата.
Примерно такая же малоприятная история с Бородинской «победой».
Желание церкви «потереться о ее ноги» обязывает нас вспомнить факты массового предательства духовенства в 1812 году: к примеру, то, что две трети служителей культа Могилевской епархии «учинили присягу на верность врагу», а православный клир Смоленска встречал Наполеона с образами и колоколами.
С самой «победой» все обстоит еще печальнее: «с поля русской славы» наши отступали так позорно, что бросили в селе Можайском и на самом Бородинском поле около 10 тысяч своих раненых солдат.
Главный хирург Наполеоновской армии Доминик Жан Ларрей подробно описывает эту ситуацию, равно как Белло де Кергорр и Мерсье, которые, впрочем, приводят цифры даже чуть большие, чем 10 тысяч.
(Следует отметить, что в селе Можайском французы почти не обижали русских раненых, а лишь выбрасывали их из домов в огороды, чтобы освободить место для своих.)
«Умилительная сцена расцеловывания русскими солдатами икон перед Бородинской битвой имеет простой подтекст: грамотных во всей русской армии было около 4 %, а примерно 90 % личного состава — крепостные, то есть обычные рабы, более того, рабы, с раннего детства принужденные системой «веровать и исповедовать» то, что было наиболее комфортно для той самой системы, что держала их в рабстве. Так что никакого выбора «целовать не целовать» у них просто не было.»
Или, уж совсем некстати, всплывет тот милый факт, что, пока война с Францией шла на территории Российской империи, дезертиров, действительно было немного, поскольку бежать было некуда; русский пейзаж и тогда был богат капитан-исправниками, колодками и каторгами, но как только победоносная русская армия перешла границу Франции, примерно четверть ее личного состава (около 40 тысяч человек) дезертировала, рассосавшись по французким провинциям и нанимаясь к фермерам Гиени, Пикардии и Монбельяра грести навоз из-под галльской скотины.
А.М.Баранович, автор записок «Русские солдаты во Франции в 1813–1814 годах», оговаривает, что речь идет лишь о рядовых и унтерах, то есть о рабах системы, для которых вольное батрачество у врага было куда соблазнительней, чем роль воина-победоносца.
(Чуть смущенный этим фактом Александр I за счет казны намеревался возвратить дезертиров в Россию, всем пообещав прощение, и даже дважды обращался за помощью в этом вопросе к Людовику XVIII, но вернуть удалось лишь около десятка человек.)»
«Когда на кораблях XVI–XVII веков заканчивалась провизия, команда начинала есть трюмных крыс. Для матросов их просто отваривали, но на офицерские столы они подавались жареными, тушеными или в виде котлеток.
Судовые повара давали этим блюдам игривые имена: «крошечные барашки», «морские индейки» или «перепела океана». Эти «перепела», «зайчики» и «барашки» щедро приправлялись гвоздикой и кориандром, но неизменно сохраняли специфический запах и вкус крысы. Увы!
Примерно такая же ситуация сложилась сегодня с национальной историей.
Любая попытка приготовить из ее персон и событий идеологическое блюдо гарантирует неизбежность появления в нем привкуса запредельной лжи и абсурда. А традиционные пропагандистские пряности и соусы (пафос, приторность и однозначность) только подчеркивают «крысиный» вкус.» Александр Глебович Невзоров
«Мы помним главный страх 1812 года, так хорошо сформулированный Н.?Н. Раевским:
«Одного боюсь — чтобы не дал Наполеон вольности народу».
Тогда русское правительство готовилось воевать на два фронта, усиливая в ожидании народных бунтов гарнизоны в уездах и губерниях.[…]
А важнейший миф о «всенародном подвиге» окончательно рассыпается, когда становится ясно, что формальная победа в той войне осталась за русскими благодаря лишь рыцарственности Наполеона, который пощадил Россию, не объявив «прекращение крепостного права».
Он писал:
«Я хотел избавить Россию от тех зол, которые она сама себе причиняла. Я мог бы вооружить против нее часть ее собственного населения, провозгласив освобождение крестьян. Множество деревень меня об этом просило. Но когда я узнал грубость нравов этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы смерти, разграблению и самым страшным мукам много семейств».
Александр Глебович Невзоров. «Отставка господа бога. Зачем России православие? [сборник]».